— Охренительная новость.

Спасибо родным московским пробкам — они практически не двигались. Иначе он был не уверен, что удержал бы руль. “Я замуж выхожу”. Офигеть! Это для этого она его вытащила? Одно слово — бабы. Хрен их разберешь. Загадка природы.

Он очень старательно смотрел на дорогу, на скучившуюся впереди длинную гряду рычащего металлолома, призванного помогать своим хозяевам занимать и удерживать достойные места в гонке “у кого чего длиннее”. Ну и что, что пробка стояла? В его обязанность, как водителя, входило внимательно следить за ситуацией на дорожном полотне, дабы иметь возможность вовремя предвидеть и избежать. Все, что угодно, лишь бы на нее не смотреть. Еще и руль сжать покрепче, да и зубы. Дай Бог ему терпения.

— То есть ты, после того, как мы год с тобой не виделись, вдруг появляешься из ниоткуда и вытаскиваешь меня на встречу для того, чтобы сообщить мне, что ты выходишь замуж? Так?

Он все-таки посмотрел на нее. А она сидела, мяла перчатки, замшевые, белые, под цвет курточки, что смотрелась слишком дорого для нее. Раньше она одевалась попроще. Решила соответствовать, наконец, статусу? А сама — вся воплощенная невинность, глаз не поднимает. Он разозлился еще больше:

— Чего ты от меня-то хочешь?

Она оторвала, наконец, взгляд от несчастных перчаток и посмотрела на него так… отчаянно-решительно.

— Отговори меня.

Господи, сколько времени он ее не видел, скольких баб поменял, а она все равно такая… родная. Отговорить? Это он может. Этого момента он ждал очень давно.

Пробка, кажется, поехала.

***

Она стояла, мялась у порога, пока он носился по квартире в судорожных попытках пригладить признаки мужской холостяцкой жизни. Глупо, конечно, ведь он же готовился. И с Серегой, соседом, с которым делил квартиру, договорился, чтоб тот погулял где в другом месте до завтра. Просто эта бессмысленная суета позволяла ему избегать необходимости смотреть на нее. Потому что… стояла она на пороге его съемной квартиры, как совершенно чужеродное его маленькому мирку тело. Она и раньше-то не любила сюда приходить, да только где им еще было встречаться? Не у нее же, в конце концов… Вот только все ж таки что-то в ней изменилось за этот год. До него доходили слухи об очень тяжелом аборте. Еще одном. Тогда он подумал, что теперь-то уж точно все. Что те, другие ее отношения, которых он никогда не понимал, и которые, как ему казалось, стояли между ним и его собственным счастьем, совсем уже обречены. А она — замуж. И эта ее новая чужеродность прорастала через такие близкие ему, знакомые, дорогие черты, как тот визуальный трюк с портретами, что плавно и незаметно перетекали из одного в другой. Смотришь на два соседних изображения — и они, вроде, совсем одинаковые, а в результате получаются два совершенно разных лица. Вот и ее черты вроде были все такими же, какими он их помнил. И все так же при взгляде на нее что-то сжималось у него в груди от этого ощущения близости. Близости, что он испытывал только в отношении самых родных ему людей. Матери. Сестры. Деда с бабкой, давно уже отбывших на тот свет. Но при этом было в ней теперь что-то неуловимо чужое. В этой ее новой одежде, что, он должен был признать себе, ей безусловно шла: курточка и сапожки, сумочка и перчатки, все — в цвет, самим своим белоснежным существованием высокомерно отвергая московскую грязь и слякоть. От нее веяло деньгами. Она еще была не похожа на тех девах, что каждую ночь перед его глазами стайками вились вокруг властителей мира сего. И все равно она уже была окутана легким полупрозрачным ореолом вселенной из его другой, вечерней жизни. Она была на шаг дальше от него, на шаг ближе к тому миру, из которого он так упорно старался убежать, и что никак не хотел отпускать его. Тот мир никого не отпускал. И эта ее новая, еле заметная инородность его обескураживала. Почти что пугала. Потому что заставляла сомневаться в том, что у него все-таки есть шанс на выигрыш. До сих пор он всегда проигрывал миру денег.

— Ань, ну что ты встала там у порога, как не родная? Проходи, давай.

Он взял у нее из рук сумку, которую она долго не знала куда положить, как будто в растерянности. Подошел сзади, чтобы помочь ей снять куртку. Она сама обернулась в кольце его рук. Сама потянулась к нему. И, конечно, он тут же забыл, что всего лишь минуту назад она начала казаться ему чужой. Какая чужая? Не было никого ее роднее.

***

— Знаешь, когда мы только-только встретились, ты мне показался таким страшным.

— Да я и сейчас не красавец.

— Глупенький ты, Ванечка, ничего не понимаешь в мужской красоте.

— Ага, ты еще скажи: Иван-дурак, — он не любил, когда его называли иначе как Иван. Но она очень часто, особенно вот в такие минуты близости, называла его Ванечкой, и к его удивлению, это не вызывало в нем никакого протеста. Иногда он с неким недоумением думал, что ему даже нравилось. Это было непонятно, но он давно списал сей феномен как всякое явление, связанное с женщинами, а потому не поддающееся объяснению.

Глаза открывать не хотелось. Ничего делать не хотелось. Почти ничего. Хотелось улыбаться. Она водила пальчиком по его лицу, затем нежно, осторожно коснулась губами плеча.

— Совсем ничего ты не понимаешь. Одна твоя косая сажень в плечах чего стоит.

— Да брось ты, ерунда. — А затем, подумав, добавил: — Кстати, когда я тебя в первый раз увидел, ты мне тоже показалась не ахти какой привлекательной.

— А я и сейчас не понимаю, что ты во мне такого нашел.

— Глупая, — он посмотрел на нее. А ведь действительно, что он в ней нашел? Он привык к “девочкам” ярким, модельным, красивым. Аню трудно было назвать красивой. Симпатичной может быть, с ее серыми полупрозрачными глазами, что часто смотрели на мир в некоей растерянности, маленьким вздернутым носиком, пухлыми провоцирующими губами и вечным детским румянцем на щеках. Она не была похожа на его обычных “девочек”. Когда он познакомился с ней, она вообще показалась ему “серой мышкой”. И тем не менее она была единственной женщиной, рядом с которой он мог представить себе свою жизнь. И он привык любоваться ее чертами с нежностью, что теплом пробуждалась в нем каждый раз радостью узнавания: каждая черточка такая знакомая, и его.

Она смотрела на него с отчаянной просьбой во взгляде, как будто искала в его ответе заклинание для победы над мучившими ее демонами. С демонами ее он был знаком хорошо, и бывали моменты, когда бороться с ними ему, честно говоря, надоедало, но сейчас он был готов попробовать еще раз. Если она пришла теперь, значит, возможно, у него был шанс и против демонов тоже.

— Почему, Ванечка, почему я? — просительно шептали ее губы, и ему хотелось их поцеловать, но она его остановила. Видимо ответ ей был важнее. Ну хорошо, ответ так ответ.

— Ты единственная женщина, рядом с которой я могу быть самим собой.

Ей было мало. Он видел по ее лицу, по взгляду, в котором надежда заметалась в беспорядочной склоке с ее глупыми представлениями о том, на чем должны зиждиться отношения между мужчиной и женщиной, ей было мало. Стоило ли тогда бороться дальше? Он молчал. Оперевшись на локоть, наблюдал за ее внутренними метаниями, пока она их, наконец, не озвучила:

— Разве этого достаточно?

— А что тебе будет достаточно? Что ты хочешь услышать, Ань? Чего ты вообще хочешь? Зачем ты пришла?

Естественно, она тут же сорвалась с кровати, закопошилась, собираясь и бормоча что-то вроде “Мне не нужно было приходить”. Опять двадцать пять. Как же ему были знакомы все эти ее ужимки и прыжки. Десять лет они встречались, влюблялись, расставались, делились самым сокровенным, и при этом она жила с неким «властителем мира» по имени Олег, мечась между двумя отношениями, как меж двумя берегами, в невозможности сделать выбор.

Вопрос, как всегда, конечно же упирался в деньги. Не то, чтобы их не было у Ивана, зарабатывал он очень даже не плохо, но все же Олег был из совсем другой лиги. Анины подруги твердили ей со всех сторон, что он, Иван, — не вариант. Кто он такой? Халдей? Смешно, ей богу, для женщины с серьезными перспективами. Олег же был из тех, кого Иван обслуживал. Не только фигурально выражаясь. За все эти годы Иван частенько имел честь наблюдать в ресторане за сей фигурой (уж добрые люди постарались довести до сведения, кто таков), и нередко – в компании их местных ресторанных «фей», охочих до благосклонного шуршания денег. Он был уверен, что Аня прекрасно обо всем знала. Просто в этом мире было принято на многое закрывать глаза.

Когда-то она работала в их «звездном» заведении администратором. Сначала они просто болтали о всяком разном, пересекаясь время от времени по работе. Болтовня перешла в периодические дружеские попойки. Они рассказывали друг другу о себе такие вещи, о которых никогда не говорили никому больше. Он вещал ей эпопею своей буйной юности — молодежные банды, разборки на кулаках, наркотики и криминальные деньги. Она выливала на него свой внутренний раздрай по поводу «благословенных» отношений с Великим Олегом, о его безудержном контроле и пьяных драках, и ее бесконечных абортах и выкидышах.

Конечно же, рано или поздно это должно было закончиться сексом. После каждой их встречи она мучилась чувством вины и угрызениями совести, навешивая на себя постыдные ярлыки и клянясь в верности Олегу отныне и вовеки веков. И верность ту хранила. До следующей их встречи. Наверное, эти ее метания должны были бы его раздражать. Вот только ему они казались признаком не совсем уж полной ее кончености. Все другие бабы, которых он знал, муками совести не страдали — для них концепции верности не существовало в принципе. Да и не в верности было дело. В конце концов, они были уже достаточно взрослые люди, способные реалистично смотреть на вещи. И все равно ему нравились ее моральные страдания. Получалось, что она была еще не совсем конченой шлюхой. В отличие от остальных. Нет, вот именно такими словам он о ней, конечно, не думал. Он просто говорил себе, что для нее деньги все еще не были единственным мерилом всего. Так ему казалось. И вот теперь она все-таки собиралась замуж.

— Ань, хватит страдать фигней. — Он созерцал с кровати ее судорожные сборы, внезапно осознавая, что этот разговор, скорей всего, будет самым решающим. Всему есть свой предел, и они дошли до границы, за которой ее метания просто не имеют больше никакого смысла. — Сядь.

Смятение в глазах. Она села. Взгляд отвела. Как все это знакомо.

— Ань, вот скажи мне, что ты хочешь от меня услышать? Ты хочешь, чтобы я поклялся тебе в вечной любви?

Она лишь носик свой курносый сморщила.

— Какая любовь, мы взрослые люди.

— Вот именно. Только у меня такое впечатление, что ты за эти десять лет до сих пор не повзрослела. — Она попыталась было возмутиться, но он не дал: — Послушай меня. Ты сама ко мне пришла. Ты мне сказала “Отговори меня”. По моему, это многое говорит о перспективах этого самого брака.

— А у нас с тобой какие перспективы? — она театральным жестом обвела комнату вокруг, — жизнь в съемных хоромах с соседом за стенкой, от зарплаты до зарплаты?

Вот где она набралась этой патетики? Телевизора насмотрелась, или подруги научили? Он присел на корточки перед ней, взял за руки, и просто посмотрел ей в глаза.

— Ань, ну что за фигня? Ты же прекрасно знаешь, что я умею зарабатывать. Так что скажи мне просто, сколько тебе нужно для счастья? Ну? Сколько?

— Ну что ты прям, — она смутилась, хотела отвести взгляд, но он не дал.

— Ну уж нет, ты смотри на меня.

Она смотрела, и ему казалось что именно на нити этого взгляда держалась сейчас его судьба. Не от слов его она зависела, хотя слова он тоже подбирал тщательно. Слова тоже были важны.

— Я же не наивный дурачок, я прекрасно понимаю, что без денег никуда. Но только вот это все, — он сделал неопределенный взгляд рукой, имея в виду не комнату, и не квартиру даже, а вообще мир вокруг, с Москвой в его центре, — вот эта гонка за тем, кто кого круче, это уже как-то слишком. Аня, ты пойми, ты просто не видела ничего за пределами этого мира, где всем правят деньги. Да, я знаю, что деньги решают многое, но поверь мне — есть места где они, все же, не главное.

Она посмотрела на него, как смотрят взрослые на наивных неразумных детей:

— Это где же?

Он вскочил и принялся расхаживать по комнате:

— Да мало ли где! Мир большой, — он снова бросился к ней, судорожно сжимая ее ладони и пытаясь взглядом донести до нее всю важность своей мысли:

— Послушай. Мне нужен год. Я могу очень много вкалывать. Я заработаю какую-то сумму, которой хватит нам для начала. Для того чтобы замутить что-нибудь свое. Поедем в Гоа. Откроем кофейню какую-нибудь. Там это просто.

На ее лице проступил налет некоего высокомерного недоумения, и… разочарования, что ли?

— В Гоа? В этот рассадник лузеров и наркоманов?

Господи, ну вот где она этого набралась? В фэйсбуке? Она бы еще фильм «Родина» посмотрела, ей Богу! Он мог только отчаянно взмахнуть руками:

— Ань, ну честное слово… Ну ты-то откуда знаешь, что там и как? Начиталась всякой чуши в Интернете и повторяешь? Да, возможно это странное место со сборищем странных людей. Но ты не понимаешь, там можно быть свободным! Там деньги не имеют значения!

Неверие в глазах.

— Ладно, не хочешь в Гоа – поехали на Бали, в Тайланд, во Вьетнам. Мир большой. Ты просто должна это почувствовать, как это — жить вне московского мира бабок.

Она провела ладонью по его лицу. Он по глазам видел, что ей очень хотелось ему верить. Просто ей было страшно.

— А что я там буду делать?

Он схватил ее в охапку, усадил к себе на колени, сжал ее в объятиях. Если слова ее не убеждают, то пусть просто почувствует, что с ним ей не нужно бояться.

— Ну как что? Жить, Ань. Просто жить. Наслаждаться солнцем, купаться в море, гулять под пальмами. Ты, вон, все время жалуешься, что рисовать хочешь научиться, а времени на это нет. Вот там и научишься. Там только ленивый не рисует. Или еще чем-нибудь таким займешься. Там всего полно. Или будешь мне с бизнесом помогать. В конце концов, труд облагораживает человека.

Она засмеялась, уткнувшись ему в грудь носом.

— Значит будем хиппарями?

Он зашептал ей в макушку:

— Ты не представляешь, как, на самом деле, это просто. Это только кажется, что нам нужно очень много всего. А на самом деле только-то и надо, что крыша над головой, одежда, чтобы прикрыться, здоровая еда. И любимый человек рядом. — Он замер, ожидая от нее приговора. Ему казалось, что победа была уже практически за ним, но она могла быть очень хрупкой, эта победа.

Она провела ладошкой по его груди:

— Ванечка… Мне нужно тебе кое-что сказать.

Сердце отказалось стучать в предчувствии чего-то непоправимого.

— Уууу? — только и сумел промычать он.

— За этот год, что мы не виделись, я…

— Я знаю про аборт, — он сжал ее еще сильнее, чтобы ей было не страшно. — Мне рассказали.

Ладонь на его груди замерла.

— Это был твой ребенок.

Он выдохнул, и только тогда понял, что боялся дышать. Его ребенок… Наверное, он должен был что-то почувствовать, но… Он оплакал ее боль еще тогда, когда соболезнующие друзья рассказали об очередном аборте. А ребенок… Какая разница, чей он?

— Почему ты мне тогда не сказала?

— Я думала, что приняла решение…

— Все будет хорошо, — он поцеловал ее в макушку, желая усилием собственной воли растворить застывшее в ней напряжение.

— Возможно, у меня больше не будет детей, — она по прежнему не смотрела на него, уткнувшись носом ему в грудь, и тихие слова ее терялись между их дыханиями.

— В мире много детей, которым нужны родители.

В ее глазах была грусть.

— И тебе не важно, что это будет не твой ребенок?

— Мне важно, чтобы ты была со мной.

Она отвернулась.

— Ну что, все аргументы исчерпала?

Мотает головой отрицательно. Ну что она там еще себе надумала?

— Я старше тебя.

Он лишь истерически засмеялся, повалившись на кровать и увлекая ее за собой.

— Десять лет назад нужно было об этом беспокоиться. Сейчас уже поздно.

Хватит голословных рассуждений. Настало время для более убедительных, бессловесных аргументов. Для закрепления победы, так сказать. Ему хотелось думать, что он все-таки выиграл.

***

Она ушла рано утром. Собиралась тихо, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить его. Он же со своей стороны очень усердно делал вид, что спит. Он знал, что она уйдет, чтобы выйти замуж. Это ночью казалось, что он победил. Утро же, с его народной мудростью, рассеяло его уверенность, как растворяется вместе с рассветным туманом алкогольная эйфория, оставляя за собой лишь головную боль. А может быть это не только она, возможно он и сам не верил в то, что возможно что-либо еще, кроме того, что уже было.

Он смог заснуть лишь после того, как она ушла. А проснувшись, подумал, что впереди предстоял неплохой день. В ресторане ждали очень солидных клиентов. Много будет чаевых.